Часы флорентийских мастеров

Где-то в правом углу стрелки на часах остановились возле большой цифры три. После отъезда хозяев в заслуженный отпуск квартира пустовала второй день, то засыпая, то просыпаясь от внезапных звуков, изредка доносившихся с улицы. Банки, магазины, парки и даже скамейки словно находились в замешательстве, не зная, в какую сторону податься из сложившегося положения. Возле крыльца тёмно-синего дома напротив, под капотом старого Форда премедленно копошился худощавого телосложения мужчина лет сорока, с приятной золотистой бородкой и холодным взглядом. Казалось, он забыл как дышать - настолько увлекательно было для него сие незамысловатое дельце. На углу квартала справа от него, прямо под зелёным сигналом светофора расположился высокий плечистый человек в длинном плаще. Лицо его было спрятано под капюшоном, а сам он стоял будто приросший к асфальту, не решаясь двинуться ни вперёд, ни в сторону. Своей широкостью он загораживал дорогу пешеходам, которых как раз и не было на перекрёстке. Если бы кто внимательно присмотрелся к окнам соседских домов, то нашёл бы парочку недовольных, грустных лиц, которые, устав от безделья, также беспрестанно вглядывались в соседей за неимением более подходящей альтернативы. Никто не хотел ничего. Те, кто всё-таки нашли себе хоть какое-то занятие, делали его так, будто у них в запасе вся жизнь и ускоряться даже на пару секунд не имеет смысла.

Роджер хозяйской походкой вышел из своей норки в тщательно отутюженном зелёном пиджачке с золотыми запонками. Внутри теплилось блаженное ощущение, что ему можно воротить в этом огромном пространстве всё, что он только сможет придумать. А всё, что не сможет он, придумает его брат Голладжер, такой же комплекции белый мышь в малиновом костюмчике, но с более ураганным характером и ветреным образом мыслей. Эти двое с юношества любили периодически выходить в людской свет за удовлетворением здорового мышиного любопытства относительно разных организационных вопросов. Они изучали всё, до чего могли добраться, но никогда не рисковали попасться, ведь это означало бы остаток дней провести в клетке и развлекать маленьких людей - то, чего до смерти боятся интеллигентные тонкие хвосты. Поэтому, прознав об отсутствии представителей человеческой расы в радиусе нескольких квадратных метров, Роджер уверенно забрался на хозяйский письменный стол. В газете, оставленной на привычном её месте, он начал читать о последних событиях городка и в очередной раз полюбовался на своё отражение в дверце шкафа напротив. Ему казалось, что за этим занятием он выглядит очень и очень знатно, как владелец самого крупного сырного рынка в регионе. Из-за зимних туч комната утонула в полумраке, и приходилось напрягать глаза, чтобы они не закрылись прямо на середине мысли. В коем-то веке хозяева починили батареи, поэтому темнота сопровождалась ещё и невыносимой духотой. Роджер окинул взглядом комнату, перебрался на край стола и стал напряжённо думать, куда люди спрятали часы-медальон его прадеда, золотые, с невероятной по красоте и искусности гравировкой.

Дело в том, что много лет назад, ещё в самом начале войны, Эдвард Джозеф Хиггинс, высокоуважаемый офицер и ценитель Флоренции, скопив достаточно средств, приобрёл это произведение искусства у итальянских мастеров. Он спрятал его среди человеческих вещей, чтобы ни при каких обстоятельствах оно не досталось врагу, ведь ни один здравомыслящий мышь по доброй воле не сунется к людям. Сам Хиггинс бесследно исчез где-то под Мыскервиллем, а реликвию на семейном совете решено было оставить в тайнике в этой самой квартире номер триста двадцать один на Уэст-роуд стрит. Часы были символом и талисманом семьи Хиггинс, приносили удачу и гармонию в их дом. Место их нахождения три поколения передавалось от отца к сыну. Теперь, достигнув зрелого возраста, Роджер решил овладеть своей собственностью в прямом смысле слова, но реликвии в указанном месте они с братом, к огромному своему сожалению, не обнаружили. Дни и ночи Роджер проводил в раздумьях, и в итоге решил, что по какому-то немыслимому случаю люди нашли ценность и перепрятали её понадёжнее, чтобы в дальнейшем использовать по своим нуждам. Мысленно он побывал в каждой щели дома, где мог поместиться такого размера предмет, но все его усилия из года в год оказывались тщетными. И вот, последний раз осмотрев квартиру в три часа дня одиннадцатого декабря, Роджер окончательно пал духом и совершенно отчаялся найти пропажу. Вместе с Голладжером он отправился заедать потерю огромным куском сыра, оставшимся в хозяйском холодильнике. Они запивали деликатес красным сухим Мерло, обнаруженным во время исследования нижнего кухонного шкафа, где хранятся разного сорта вина, в том числе и игристые. Так пролетело несколько часов, пока Роджер, едва держась на задних лапах, не добрался до своей норки в гостиной за сервантом, плюхнулся на скрипнувшую кровать и забылся до утра...

...Незаметно пролетели две недели. Наступило Рождество. Улица укрылась бархатным снегом и невероятно преобразилась в свете гирлянд и фонарей, приобрела таинственность и уют, свойственный волшебным сказочным городкам. В воздухе витали ароматы всевозможных благовоний, выпечки и изысканных блюд, готовящихся лишь по случаям, когда вся семья собирается вместе. Вокруг чувствовалось приближение торжества, и все хотели поскорее оказаться дома. В тот день мистер Фултон закрыл свою бакалею на два часа раньше, чтобы успеть нарядить рождественское дерево, которое он с особой тщательностью присматривал на загородной ярмарке. Для веток этой красоты предполагались его любимые украшения, которые были не менее скрупулёзно отобраны и имели каждое своё особое значение. Его художественные решения относительно любого участка в доме разделяла лишь его младшая дочь Бетси, которая не особо проникала в смысл папиных изысканий, а лишь наслаждалась процессом и временем, проведённым с ним. В связи с ранним закрытием оба зала бакалеи с самого утра были забиты так, что и пауку не протолкнуться. За свою очередь бились в основном мужчины, получившие строгие указания от своих жён, оставшихся в кухне и чётко, без устали передававших секретные рецепты и последние сплетни по телефонной связи. Жизнь в этот день кипела как никогда, и весь город суетился со сладостным предвкушением грандиозного праздника.

В норку за сервантом в гостиной сегодня прибыли только два, а точнее, две, гостьи - прекрасные дамы братьев Хиггинс, Беатрис и Эбигейл. Они целый день трудились на кухне над созданием атмосферы и съестной составляющей торжества, оформляли букеты и водрузили рождественский венок на входную дверь. Хиггинсы никогда не любили шумные вечеринки и толпы народу, это было у них фамильное, доставшееся, судя по всему, от пропавшего старого Эдварда. Они привели своё скромное жилище в надлежащий порядок и с готовностью ожидали прихода самого главного в году события. Рождество всегда приносит с собой чудеса, и это чувствуют даже мыши, в особенности те, что из благородных семей высшего сословия. Часы на большой городской башне уже вышли на финишную прямую и готовы были отсчитать последний час до наступления двадцать пятого декабря, любимого дня всего земного шара. Четверо мышей устали сидеть в норке, поэтому выдвинулись на центральную площадь, где обычно слышны колокола полуночной службы, возвещающие  о начале чего-то возвышенного. Братья закутались в свои тёплые клетчатые шарфы, дамы заправили в рукава пальто длинные перчатки, и они зашагали в унисон по длинным улицам ночного города. Их путь лежал мимо бакалеи мистера Фултона, крышу которой в этом году украшал огромный сияющий ангел. Бакалейщик привёз его откуда-то из-за границы, и точно неизвестно откуда именно. На площади было всего лишь около пятнадцати человек народу, поэтому Хиггинсы и их спутницы незаметно прошли вдоль бортиков тротуаров и спрятались под окном цветочного магазина, сделавшего сегодня половину всей своей годовой выручки. Почти все цветы были проданы, и до полуночи оставалось всего пять минут, поэтому занавески на окнах были задёрнуты, а дверь изнутри заперта на тяжёлый засов. 

Небо было усеяно усеяно мерцающими точками больше обычного, на нём практически не было места, где могла бы загореться новая звезда. Ангел на крыше в этом свете выглядел так, словно он живой, спустился с небес на землю, дабы благословить этот город и защитить его жителей от невзгод. Часы добили последние удары, всё смолкло, и заиграла музыка... из золотых храмовых колоколов полилась настоящая рождественская мелодия, которую и люди, и мыши приняли с особым упоением. Роджер был не в силах отвести глаз от золотой фигуры. Ему казалось, что ангел смотрит только на него, и всё его нутро наполнялось светом и теплом. Он любил всех, кто в тот момент находился вместе с ним на главной площади Эскертона, и был готов помочь целому миру во спасение оного. Вдруг он заметил над головой фигуры яркую светлую точку. Она пересекла почти всё небо, оставив за собой прекрасный сияющий хвост, и стала приближаться прямо к нему. Через несколько секунд город охватила белая вспышка, в которой всё вокруг утонуло. Земля под лапами не сильно, но ощутимо затряслась, и вскоре всё перестало. То, что жители Эскертона увидели после этого посреди церковной площади, поразило их до глубины души. Прямо там, в небольшом углублении возле беседки, лежала мерцающая упавшая звезда. От неё шёл необычайно красивый мягкий свет, отражавшийся в глазах Роджера, Голладжера, Эбигейл и Беатрис. Они стояли в ряд под окном цветочного магазина, заворожённые и такие маленькие по сравнению с огромным городом и его людьми. Они выглядели крошечными точками где-то в толпе на главной улице Эскертона. Эти точки были практически недоступны невооружённому глазу, но за ними внимательно следил заботливый ангел на крыше бакалеи мистера Фултона. Четыре мышонка не сводили глаз с упавшего чуда три, а может и четыре, часа, никто уж и не вспомнит точно. Но настоящее чудо случилось, когда Роджер, желая достать из кармана ключи от двери в своё жилище, медленным движением вытащил из него золотую цепочку, а на ней - блестящие часы с гравировкой искуснейших флорентийских мастеров...